Первый полет

Удивительные, а может быть, лучше их назвать занимательными, это уже дело вкуса, истории в воздухе начались для меня совершенно неожиданно.

По природе своей с малых лет я был весьма подвижен, и звали меня непоседой. Действительно, находиться в неподвижности являлось для меня просто невозможным, и я вечно был чем-то занят, что-то придумывал, что-то изобретал. Совершенно естественно, что спорт являлся для меня той отдушиной, куда и вкладывалась вся моя энергия. Чем только я не занимался: играл, конечно, в футбол, вряд ли есть много таких мальчишек или юношей, которые избежали этой "участи"; занимался тяжелой атлетикой, бегал, особенно любил марафон, играл в волейбол, занимался гимнастикой, плаванием и многим, многим другим.

Чтобы приучить себя к выдержке, которой, прямо надо сказать, было у меня весьма и весьма мало, по совету старших товарищей занялся я стрельбой. Известно, что этот вид спорта "с хода" не возьмешь. Он требует огромного терпения, настойчивости, тренировки, умения владеть собой, ибо проявление малейших эмоций немедленно сказывается на результатах.

Трудно было мне с моим, казалось бы, неуравновешенным характером и моей подвижностью справиться с собой. Однако три года упорной работы изо дня в день, и утром и вечером, – дома, где стены были увешаны мишенями для упражнений, и в тире, где шла уже настоящая стрельба из пистолета и малокалиберной винтовки и где проверялась твоя домашняя тренировка, – в конце концов, дали себя знать. Наконец-то я добился заветной цели, завоевал в соревнованиях первое место по стрельбе из малокалиберной винтовки и показал отличные результаты в стрельбе из пистолета. Однако достигнув желаемого, пришел я домой, повесил на стену винтовку и пистолет и больше к ним не прикасался. Очередной раз случилось со мной то, что случалось и раньше. Овладев высокими показателями в том или ином виде спорта, я как-то сразу охладевал к нему и устремлялся в еще неизведанное, еще непостигнутое. Три года настойчивых тренировок воли и совершенствования техники, и все это напрасно, без сожаления брошено в поисках нового, еще непознанного?! Конечно, не совсем так. Что касается оружия, оно было действительно тогда заброшено, но приобретенные навыки управлять собой, своей волей, уже не по настроению, а по необходимости, остались у меня на всю жизнь. Правда, отдать себе отчет в этом в то время я не мог. Слишком мало было еще жизненного опыта, чтобы уметь не только созерцать и воспринимать проходящее перед тобой или совершающееся лично с тобой, но и быть в состоянии анализировать эти процессы.

Образовалось какое-то "окно", какой-то период безделья, который казался особенно длинным и, я бы сказал, нудным после того, как все твое свободное время было насыщено активной деятельностью до отказа. Такие периоды бывали у меня и раньше, когда появлялись промежутки между сменой моих спортивных увлечений. Но здесь это время что-то затянулось.

И вдруг случилось неожиданное. По лотерее Автодора за 50 копеек я выиграл мотоцикл марки "Харлей-Давидсон" объемом в 350 кубиков. Эта неожиданность прямо сразила меня. Никаким пером невозможно описать то состояние, в котором нежданно-негаданно я оказался. И, конечно, поплыли, независимо от моего желания, в моем воображении мечты, что я теперь буду делать со своим мотоциклом. Мечты, как известно, всегда уносят нас далеко и бывают весьма радужны. Поэтому, когда я вернулся к действительности, меня просто обуял какой-то страх – вдруг объявленный номер в газете перепутан, и я не получу этого мотоцикла. Тревоги оказались напрасными. Выигрыш действительно пал на номер моего билета, и я впервые в жизни стал обладателем техники, мощность которой исчислялась в лошадиных силах... Эти-то лошадиные силы и сыграли в моей жизни решающую роль.

Сотрудник Наркомата тяжелой промышленности А. Е. Голованов у "форда", полученного как приз за победу в автогонках. Москва, начало 1930-х гг.

Пробеги, гонки стали непреложными спутниками моей жизни. Движение вперед, скорость стали моим увлечением. Никто и ничто уже не могли поколебать моего пристрастия к этому виду спорта. В жертву ему было принесено все, в том числе и вечеринки, и другие увлекательные занятия, так хорошо знакомые молодежи еще с незапамятных времен.

Однако, как это ни странно, об авиации я не только не мечтал, я даже о ней ни разу и не подумал. Скажу больше, увлекаясь многими видами спорта, а ведь у нас тогда были и аэроклубы, я ни разу не обращал своих взоров, помыслов или желаний к самолетам. Бывает ведь вот так: о том, что в конце концов становится главным в твоей жизни, не думаешь до самого последнего момента, до момента, когда тебе скажут, что буквально завтра тебя начнут учить летать! Мы же знаем по рассказам известных заслуженных летчиков, таких, как Валерий Чкалов , Михаил Васильевич Водопьянов, Георгий Филиппович Байдуков и многих других, что мечта о воздушной стихии жила у них с детских, юношеских лет. Я же в авиацию пришел совершенно неожиданно для самого себя, и если бы накануне кто-либо сказал мне, что недалеко то время, когда я буду летчиком и летное дело станет моей профессией, я просто-напросто был бы удивлен, да даже и не удивлен, а отнесся бы к такому заявлению, как относятся ко всяким гаданиям или предсказаниям, скажем, что ты на свете проживешь столько-то лет. Хочешь – верь, хочешь – не верь! Есть этому и еще пример: несколько лет тому назад я впервые встретился с писателем Всеволодом Анисимовичем Кочетовым, который, прочитав мои первоначальные записки об Авиации дальнего действия и Великой Отечественной войне, сказал мне в присутствии своих сотрудников, что летчиком я стал по недоразумению и что мне нужно было идти учиться не летать, а в Литературный институт. Я счел это за шутку. Однако В.А. Кочетов сказал, что говорит об этом совершенно серьезно. Вот и гадай тут, что тебе лучшее на роду написано. Я все же считаю, и совершенно убежденно считаю, что свой "покой" нашел я именно став летчиком, потому что, овладев этим мастерством, больше ни в какие поиски я не пускался, хотя раньше, как мной уже говорилось, я бросал то, что достигал, чем уже овладел, и пускался на преодоление новых препятствий.

Поэтому первой удивительной для меня историей в воздухе стала история, как я нежданно-негаданно научился летать и стал летчиком. Это был январь 1932 года, когда я встретился на одном из заседаний в ВСНХ с Петром Ионовичем Барановым – начальником Главного управления авиационной промышленности, которое впоследствии было преобразовано в Наркомат авиационной промышленности. До этой должности Петр Ионович возглавлял Военно-Воздушные Силы нашего государства. Ему было известно, что я увлекался спортом, в частности гонками на автомашинах. Разговаривая со мной, он вдруг совершенно неожиданно для меня сказал: "Вот смотрю я на вас, Голованов, и думаю – вместо того чтобы гонками заниматься, овладели бы вы лучше летным делом и стали летчиком. Энергия из вас прет и девать вам ее некуда. А тут, смотришь, и для энергии выход есть и, кто знает, может быть, делу польза будет."

Особого впечатления это высказывание П. И. Баранова на меня не произвело. Я знал, что многие годы затрачивались тогда для того, чтобы стать летчиком, а тратить эти годы на то, к чему тебя не тянет и что не интересует, желания у меня никакого не было. Однако нужно было на поставленный вопрос отвечать. Но что ответить?! П.И. Баранов был старый, всеми нами уважаемый большевик. Зря слов на ветер не бросал. Чтобы как-то выйти из положения, я ответил, что нужны годы для овладения искусством летчика, а что через эти годы из меня получится, сказать невозможно. И тут вдруг Петр Ионович спросил: "А ты сам-то хочешь быть летчиком?" И неожиданно для самого себя я твердо ответил: "Хочу!" – "Тогда приходи ко мне завтра к десяти часам утра", – сказал Петр Ионович и ушел.

Вот так сделал я первый шаг в воздушную стихию, еще не осознавая всего случившегося...

Любопытство присуще не только девушкам, подвержены этому и молодые люди, тем более если оно, это любопытство, имеет серьезные основания. Зачем позвал меня Баранов на завтра к себе и что он хочет предпринять, мне очень хотелось узнать...

На другой день ровно в десять я был у Петра Ионовича. Проходя через приемную, я увидел там посетителя, разговаривавшего с секретарем. Как было видно по их обращению друг с другом, они были хорошо знакомы. Бросилось мне почему-то в глаза, что этот посетитель был небольшого роста. Когда я вошел в кабинет, Баранов поднял голову от бумаг и, увидев меня, улыбнулся.

– Пришел? Ну вот и хорошо. – Вызвав секретаря, он спросил, здесь ли Дорфман .

В кабинет вошел уже знакомый мне посетитель.

– Познакомьтесь, – обращаясь ко мне и посетителю, сказал Петр Ионович. – Это – шеф-пилот Дорфман. Это – Голованов.

– Нужно научить Голованова летать, и вам придется этим заняться.

Дорфман вопросительно посмотрел на меня. Я молчал.

– У нас, – обращаясь к Петру Ионовичу, сказал Дорфман, – учебный самолет находится в ящике, нераспечатанным.

– Вскройте и соберите, – последовал ответ. – Голованов завтра утром будет у вас. Договоритесь обо всем уже сами. Всего хорошего.

На другой день утром я был на Центральном аэродроме в здании ЦАГИ , где размещалась летная часть авиапромышленности. На вопрос Дорфмана: "Летал ли я на самолетах?" – последовал отрицательный ответ. На вопрос: "Знаю ли я самолеты?" – ответ был тот же. Шеф-пилот покачал головой.

– Как же я вас учить буду, если вы и летать не летали и самолетов не знаете?! Я пожал плечами, что, по моему мнению, должно было соответствовать ответу: я и сам не знаю.

– Ну что же, – сказал Дорфман, – приказ есть приказ, и выполнять его надо. Пойдемте на поле к самолету, я вас познакомлю с летательным аппаратом и дам вам ознакомительный полет.

Утро было тихое, светило солнышко, но было очень холодно. Мне выдали меховой шлем, летные очки, краги, фетровые сапоги, и мы отправились на аэродром к самолету, который стоял невдалеке. Со слов Дорфмана я узнал, что это учебный самолет У-2 с двумя кабинами и двумя управлениями. Мне объяснили, как следует в этот самолет влезать и вылезать, а также было показано управление – ручка и педали, до которых во время полета дотрагиваться во избежание несчастного случая мне не следует. Было также объяснено, как пользоваться переговорным устройством. Вот с этими-то познаниями техминимума мы и отправились в первый в моей жизни полет.

Перед вылетом. 1932 г.

Время зимнее, высовываться и свободно обозревать окружающую местность было нельзя, и смотрел я кругом, не выглядывая из кабины. Только потом мне стало понятно, что благодаря безупречной, отличной технике пилотирования Дорфмана я не ощущал ни виражей, ни разворотов, ни перегрузок, возникающих при том или ином маневре самолета, которые обычно бывают в случаях нарушения координации движений, а лишь видел перед собой то небо, то землю, то самолет, кренящийся то налево, то направо. То почему-то мы шли почти вертикально в небо, то, наоборот, стремительно опускали нос к земле. Я чувствовал какую-то незнакомую и непонятную неестественность в своем положении... Физических ощущений, собственно, никаких и не было, в то время как я отчетливо видел разность своего положения по отношению к земле. Одно было для меня совершенно очевидно и ясно: самолет проделывает какие-то эволюции. Знакомые же ощущения от движения в машине здесь полностью отсутствовали. И наконец-то я понял, что все мои неудобства связаны с полным отсутствием ощущения движения, тогда как стоило только немного высунуться из кабины, как встречный поток воздуха, а проще – сила ветра указывала тебе, что движешься ты вперед с необычной еще для тебя скоростью. Можно было взять стакан, наполненный до краев водой, и она не расплескалась бы...

В переговорном устройстве я опять услышал ровный голос:

Осмотревшись, я отрицательно покачал головой.

– Да вы не бойтесь, посмотрите как следует вокруг себя.

Боязни я никакой не ощущал. Весь полет был для меня удивлением и недоумением, ибо первый раз в жизни я ничего не понимал. Видимо, готовясь встретиться с чем-то невероятным, к чему нужно быть готовым, с чем-то из ряда вон выходящим, где, по моим представлениям, должен быть невероятный грохот, где нужно очень крепко держаться, чтобы не вывалиться и так далее, я встретился с необычным покоем и тишиной, нарушаемой лишь ритмичной работой мотора. Я стал внимательно осматривать местность вокруг нас, но ничего похожего на аэродром не нашел.

– Посмотрите, прямо под нами то, что вы ищете вокруг!

Действительно, глянув вниз, я увидел аэродром. Полет наш заканчивался, мы шли на посадку. Что мы сели, я почувствовал лишь тогда, когда самолет на лыжах покатился по аэродрому. Момента приземления я также не уловил, как и момент взлета. Вылез из кабины я, прямо надо сказать, несколько обалдевшим, ибо готовясь к полету с его острыми, как мне думалось, ощущениями, ну скажем, такими, как "американская горка", я их не получил и теперь не был уверен в том, что смогу правильно ответить на вопросы, связанные с моим полетом и моими впечатлениями. Так оно и получилось. За нами наблюдали с земли, и, когда мы вылезли, меня спросили, как мне понравился первый полет. Я ответил, что полет мне понравился, но сейчас разобраться в нем еще не могу и что, видимо, полностью смогу сказать о своих впечатлениях и ощущениях лишь после того, как на себе испытаю все, вплоть до "мертвой петли". Мой вполне серьезный ответ вызвал среди присутствующих веселый смех. Оказывается, петли были одними из фигур высшего пилотажа, которые Дорфман проделывал на нашем самолете в этом ознакомительном полете.

Я был обескуражен, пристыжен и не знал, куда мне деваться со своей полнейшей авиационной безграмотностью. Однако нет худа без добра. Мои ответы и смех, вызванный этими ответами, возымели и свое положительное действие, ибо Дорфман сказал мне: "Хотя вы и носите красные петлицы и ничего не понимаете в авиации, морально вы все же готовы к полетам. Что покажут ваши способности, это мы увидим в ближайшие дни. Хотелось бы, чтобы эти способности были на уровне ваших моральных качеств."

Именно в этот день, после всего пережитого, после смеха, хотя и товарищеского и ободряющего, после высказывания моего наставника шеф-пилота Дорфмана о его желании не разочароваться в моих способностях, я дал себе слово, честное слово, быть летчиком, и не просто летчиком, а настоящим летчиком. На тринадцатый день после этого знаменательного для меня полета, мы перелетели с Центрального аэродрома на заводской аэродром в Фили, где я и был выпущен Дорфманом в первый самостоятельный полет, который, как и у каждого летчика, остался в памяти на всю жизнь...

Ровно две недели прошло с того момента, когда у меня и в мыслях не было чего-либо связанного с воздухом, до того дня, когда я совершил самостоятельный полет на У-2. Разве же это для меня не удивительная история, связанная с воздухом?!

Конечно, после самостоятельного полета я стал считать себя истинным, настоящим летчиком, и потребовалось значительное время, пока сама жизнь показала: чтобы действительно стать настоящим передовым летчиком, тех знаний и умения, которыми я обладал тогда, было смехотворно мало. Потребовалось время, воля, настойчивость приобретении знаний и многое другое для того, чтобы я, в конце концов, стал тем летчиком, который летал бы в сложнейших условиях, в любое время дня и ночи. Но это не тема данного рассказа. Речь об этом, возможно, пойдет в дальнейших повествованиях об удивительных историях, имевших место в воздухе за многие тысячи часов, проведенных мной там.

Но именно с этого эпизода я решил начать серию рассказов. Это первая и главная из моих удивительных историй, благодаря которой я оказался в воздушном океане и которая превратила меня из спортсмена в профессионального летчика.