«Грузокультовые» науки

Из выступления по случаю начала занятий в Калифорнийском технологическом институте

В средние века имело хождение множество бредовых идей -- вроде того, что кусок рога носорога может увеличить мужскую потенцию. Затем был открыт метод отбора идей: попробовать применить идею и, если она не работает, забраковать ее. Этот метод развился, естественно, в науку. И развился очень успешно, так что теперь мы живем в век науки. Это настолько научный век, что сейчас мы с трудом представляем себе, как вообще могли существовать знахари: все или почти все, что они были способны предложить, в действительности не работало. Однако даже сегодня я встречаю много людей, которые, сразу или выждав момент, затевают со мной разговор о «летающих тарелках», об астрологии, о всяких мистических явлениях, о «новых формах сознания», об «экстрасенсорном восприятии» и тому подобном. И я пришел к выводу, что к науке это отношения не имеет. Люди верят в такое множество чудес, что я решил выяснить, почему они во все это верят. И моя страсть к исследованиям завела меня в такие дебри, где я почувствовал, что вся эта мура подступает мне к горлу. Начал я с изучения различных видов мистицизма и загадочных случаев. Я побывал в «камерах одиночества» и многие часы провел в галлюцинациях, поэтому я кое-что об этом знаю. Потом я отправился в Изален, который является рассадником идей такого сорта (чудесное местечко, советую побывать там). А потом я понял, что сыт этим по горло. Я и не представлял себе, сколько есть на свете ерунды. В Изалене имеются большие ванны, питаемые горячими ключами, бьющими из рудной жилы, примерно в тридцати футах над уровнем океана. Одним из самых приятных моих тамошних занятий было сидеть в одной из этих ванн, смотреть на волны, разбивающиеся внизу о скалистый берег, и изучать нагих красоток, спокойно приходивших и усаживавшихся в ванну рядом со мной. Однажды я залез в ванну, в которой уже сидела красотка с молодым человеком, по всей видимости незнакомым с ней. Я подумал: «А как бы мне заговорить с этой голенькой милашкой?» Пока я соображал, что бы ей сказать, молодой человек говорит ей: «Я, видите ли, учусь массажу. Не мог бы я попрактиковаться на вас?» «Конечно», -- отвечает она. Они вылезают из ванны, и она устраивается на массажном столе неподалеку. Я говорю себе: «Вот это ловкий ход! Я до этого не додумался бы!» А он начинает массировать большой палец у нее на ноге. «Кажется, я чувствую, -- говорит он, -- я чувствую какую-то вмятину. Это, наверное, гипофиз». Меня взрывает: -- Ты чертовски далеко от гипофиза, парень! Они с ужасом смотрят на меня -- я себя выдал, -- а я говорю: -- Это рефлексология! Я быстро закрываю глаза и делаю вид, что предаюсь размышлениям. Это только один пример тех явлений, которые интересовали меня. Я занимался также экстрасенсорным восприятием и парапсихологическими феноменами. Последним писком моды тогда был Ури Геллер, человек, который, как говорили, мог гнуть ключи, поглаживая их пальцем. И вот я по его приглашению отправился к нему в отель на сеанс чтения мыслей и изгибания ключей. Ни одной моей мысли он не прочел правильно; никто, кажется, не угадал ни одной моей мысли. Мой сын достал ключ, и Геллер стал гладить его, но ничего не случилось. Тогда он сказал нам, что это лучше получается под водой, и вот представьте себе картину: все мы столпились в ванной, хлещет вода и Геллер трет пальцем ключ под водой. И опять, однако, ничего не случилось. Исследовать этот феномен мне так и не удалось. Тогда я стал соображать, во что мы верим еще (тут-то мне и пришла в голову мысль о знахарях и о том, как легко было разоблачить их, заметив, что ни один их рецепт не срабатывает). И я нашел вещи, в которые верит еще больше людей. Возьмем, например, нашу уверенность в том, что мы знаем, как надо преподавать. Существуют школы методов обучения чтению, математике и другим вещам, но если вы посмотрите внимательно, то увидите, что показатели чтения падают -- или не растут, -- несмотря на то что авторы методов обучения постоянно заняты их улучшением. Мы явно имеем дело со знахарскими рецептами, которые не работают. Следует разобраться, откуда эти люди знают, что их метод будет работать? Другой пример -- как обращаться с преступниками. Совершенно ясно, что прогресса в этом деле нет: теорий много, но количество преступлений при использовании нынешних методов обращения с преступниками не уменьшается. Тем не менее все это называют наукой. Мы это изучаем. А я считаю, что вся эта псевдонаука только пудрит мозги простым людям, наделенным здравым смыслом. Учительницу, имеющую верные соображения насчет того, как надо учить детей читать, школьная система заставляет делать это иначе, а иногда задуривает ей голову настолько, что она начинает сомневаться в хорошем методе. А иногда родитель шалопая, тем или иным способом направив его на путь истинный, потом всю жизнь чувствует себя виноватым в том, что не следовал точно указаниям «экспертов». Так что нам нужно разобраться как следует с теориями, которые не работают, и с наукой, которая наукой не является. Педагогические и психологические науки, упомянутые мной, я назвал бы примерами «грузокультовой науки». Среди жителей островов, расположенных в южных морях, существует так называемый «культ груза». Во время войны эти люди видели множество самолетов, привозивших разные хорошие вещи, и теперь они хотят, чтобы это повторилось. Поэтому они сооружают посадочную полосу с кострами по обе стороны, неподалеку от нее строят деревянную хижину с сиденьем для человека, на голову которого надевают два напоминающие наушники куска дерева (это диспетчер), к хижине прикрепляют длинные бамбуковые палки (это антенны) и ждут, когда начнут приземляться самолеты. Они все делают правильно. Все выглядит именно так, как выглядело тогда. Но почему-то это не срабатывает. Самолеты не садятся. Вот такие вещи я и называю «грузокультовой наукой»: все видимые предписания и формы научного исследования соблюдены, но что-то существенное упущено, потому что самолет-то не прилетает... Теперь я должен, разумеется, сообщить вам, что же они упустили. И примерно столь же трудно было бы объяснить жителям южных островов, что им следует делать, чтобы хоть как-то вдохнуть жизнь в свою систему. Это сложнее, чем объяснить им, какой должна быть форма наушников. Но вот что, по моим наблюдениям, обычно отсутствует в «грузокультовых» науках. Это идея, которую, как мы все надеемся, вы усвоили при изучении наук в школе, -- мы никогда явно не формулируем ее, но полагаемся на то, что вы ухватите ее при рассмотрении всех примеров научного исследования. И было бы интересно сейчас вытащить ее на свет Божий и выразить словами. Это своего рода научная цельность, принцип соответствия научной мысли своего рода высшей честности, своего рода крайней щепетильности. Если, например, вы поставили опыт, то в своем отчете о нем вы должны описать все, что, по вашему мнению, может сделать его недействительным, а не только то, что, по вашему мнению, правильно в нем; другие причины, которыми мог бы быть объяснен ваш результат; факторы, влияние которых вы, по вашему мнению, устранили каким-то другим экспериментом и как эти факторы работали, -- для того чтобы и другой исследователь мог сказать, что они исключены. Должны быть приведены, если они известны вам, подробности, которые могут вызвать сомнение в вашей интерпретации. Если вам известно, что у вас что-то неправильно или может быть неправильно, то вы должны сделать все, что в ваших силах, чтобы прояснить это. Скажем, если вы создаете теорию и пропагандируете ее, то вы должны изложить и все противоречащие ей факты, равно как и факты, согласующиеся с ней. Здесь есть еще и более тонкое обстоятельство. Когда при создании теории вы сводите вместе множество идей, вы хотите быть уверенным, что для демонстрации пригодности теории не будут использованы те же факты, которые дали вам толчок к ее созданию; напротив, из законченной теории должно следовать правильное объяснение других фактов. Короче говоря, суть заключается в том, чтобы постараться дать всю информацию, которая помогла бы другим оценить значение вашего вклада, а не только информацию, которая склонила бы суждения в ту или иную сторону. Простейшим способом пояснить эту идею является противопоставление ей, скажем, рекламы. Вчера вечером я услышал, что машинное масло фирмы «Вессон» не впитывается пищевыми продуктами. Пусть так. Это утверждение не является нечестным; однако то, о чем я говорю, не есть вопрос честности или нечестности -- это вопрос научной честности, то есть уже иной уровень. К упомянутому рекламному утверждению следует добавить, что при определенной температуре пищевыми продуктами не впитываются никакие масла. При другой температуре впитываться будут все масла, включая и масло фирмы «Вессон». Речь идет, таким образом, о подразумеваемых вещах, а не об установленном факте, и с этой разницей нам предстоит иметь дело. Из опыта мы знаем, что правда всегда выплывает наружу. Другие экспериментаторы рано или поздно повторят ваши работы и обнаружат, правы вы были или нет. Явления природы будут описываться вашей теорией или противоречить ей. И хотя вы можете добиться временной славы и шума вокруг вашего имени, вам не завоевать хорошей научной репутации, если вы не постараетесь быть предельно осторожными в работе. И именно честность такого рода, именно забота о том, чтобы не одурачить самого себя, практически отсутствуют в большинстве исследований «грузокультовой» науки. Значительная доля их трудностей заключается, конечно, в сложности предмета и в неприменимости к нему научных методов. Тем не менее следует отметить, что эта трудность -- не единственная. Поэтому самолеты не садятся -- ведь не садятся же! Из опыта мы много знаем и о способах, которыми дурачим сами себя. Вот один пример: Милликен измерил заряд электрона в эксперименте с падающими масляными капельками и получил результат, который, как мы теперь знаем, был не совсем правильным. Он был не совсем верен, поскольку Милликен пользовался неверным значением вязкости воздуха. И любопытно взглянуть на историю измерений заряда электрона после Милликена. Если построить зависимость полученных позднее значений от времени, то окажется, что одно из них немного больше значения Милликена, следующее немного больше этого, следующее за ним -- еще немного больше, и так до тех пор, пока они наконец не приходят к значению, заметно большему, чем у Милликена. Почему они сразу не пришли к значению, заметно превышающему полученное Милликеном? Потому что (этой истории физики должны стыдиться) люди рассуждали так: когда получается значение заметно выше, чем у Милликена, оно, скорее всего, ошибочно, а затем искали и находили причину, по которой что-нибудь было не так. А вот когда получали значение, близкое к полученному Милликеном, их поиски ошибки были не такими усердными. Кроме того, они отбрасывали далеко лежащие точки и делали всякое другое в этом же роде. Все эти штучки теперь известны, и мы больше не страдаем подобными болезнями. Однако, насколько мне известно, эта долгая история постижения искусства не обманывать себя, искусства обретения предельной научной честности, к сожалению, не вошла ни в один специальный курс. Мы надеемся, что вы впитаете ее порами кожи. Мне хотелось бы добавить еще кое-что. Это не очень существенно для науки, но в это я верю: вам не следует дурачить непрофессионала, когда вы говорите с ним как человек науки. Я не призываю вас не обманывать вашу жену, не дурачить вашу подружку или не делать еще чего-нибудь подобного, когда вы выступаете не как ученый, а как простое человеческое существо. Оставим эти проблемы вам и вашему раввину. Я говорю о специфической честности, честности особого рода, которая требует не просто не лгать, но лезть из кожи вон в поисках своих возможных ошибок. Это наша обязанность как ученых, обязанность, разумеется, в общении с коллегами, но, по моему убеждению, также и в общении с непрофессионалами. Я был слегка удивлен, например, разговором со своим знакомым, который готовился к выступлению по радио. Он занимается космологией и астрономией, и его волновало, как он сможет объяснить практическое применение этих дисциплин. «Но его просто нет», -- сказал я ему. «Да, но если так и сказать, то мы перестанем получать средства для дальнейших работ». Я считаю, что такая позиция в чемто нечестна. Если вы выступаете как ученый, то должны быть в состоянии объяснить непрофессионалам, чем вы занимаетесь, и если они в существующих обстоятельствах не захотят поддержать вас, то это будет их решением. Вот одно из приложений рассматриваемого принципа: если вы решили проверить какую-то теорию или хотите разъяснить какую-то идею, вам обязательно надо опубликовать ее, к каким бы результатам она ни приводила. Если мы публикуем только результаты определенного рода, мы рискуем создать видимость правильности использованных аргументов. Публиковать следует результаты обоих типов. Я уверен, что это важно и в случаях, когда правительственным органам даются советы. Предположим, что сенатор от какого-то штата спрашивает у вас, стоит ли бурить скважину в его штате, и вы решаете, что эту скважину лучше бурить в другом штате. Если вы не опубликуете этот результат, то, по-моему, ваш совет не будет научным. Вас использовали. Если случится так, что ваш совет придется по вкусу правительству или политикам, они применят его как аргумент в свою пользу; если не понравится -- они не опубликуют его вовсе. Это не научный совет. Ошибки другого рода более характерны для наук, испытывающих недостаток в средствах. В Корнелльском университете я часто беседовал с людьми с психологического факультета. Одна из студенток как-то сказала мне, что она хочет поставить эксперимент, который заключался примерно в следующем. Другими исследователями было найдено, что в определенных обстоятельствах Х крысы выполняют действие А. Ей было интересно, будут ли они делать то же А в других обстоятельствах Y. Она собиралась провести эксперимент в обстоятельствах Y и посмотреть, будут ли крысы делать то же А. Я объяснил ей, что необходимо сначала в ее лаборатории провести эксперимент в условиях Х и убедиться, что она тоже получает результат А, а затем изменить условия на Y и посмотреть, изменился ли результат А. Тогда она будет уверена, что настоящей причиной изменений был именно тот фактор, изменить который она и хотела. Она была восхищена этой новой идеей и отправилась с ней к своему профессору. Нет, сказал профессор, этого делать вам не следует, потому что этот опыт уже проделан и вы будете лишь попусту тратить время. Это произошло примерно в 1947 году, и тогда общим правилом, по-видимому, было не пытаться повторять психологические эксперименты, а только менять условия и смотреть, что будет. Сегодня существует определенная опасность повторения той же ошибки даже в престижной области физики. Я был потрясен, когда узнал об эксперименте, поставленном на большом ускорителе в Национальной лаборатории ускорителей, где использовали дейтерий. Свои результаты для тяжелого водорода экспериментатор сравнивал с чужими данными для легкого водорода, полученными на другой установке. Когда его спросили, почему он так поступил, он ответил, что из-за отсутствия времени (ведь времени так мало, а установка такая дорогая) он не стал делать опыт с легким водородом на своей установке: результат-то вряд ли будет новым. Так что люди, ответственные за исследовательские программы в Национальной лаборатории ускорителей, в погоне за новыми результатами и ради большего количества денег на рекламные цели, вполне возможно, сводят к нулю ценность экспериментов, в проведении которых и заключается смысл деятельности лаборатории. В этой лаборатории экспериментаторам бывает трудно делать свою работу в согласии с требованиями совести ученого. Не все психологические опыты принадлежат, однако, к этому типу. Было, например, много опытов с крысами в разного рода лабиринтах и тому подобных устройствах, но ясных результатов было мало. Однако в 1937 году человек по имени Янг проделал очень интересный опыт. У него был длинный коридор с дверями вдоль одной стороны, откуда выпускали крыс, и с дверями вдоль другой стороны, за которыми была пища. Янг хотел узнать, не сможет ли он приучить крыс искать пищу за третьей дверью, считая от той, из которой их выпускали. Нет. Крысы сразу направлялись к той двери, за которой пища была в предыдущий раз. Вопрос заключался в том, как крысы ее узнавали: коридор был изготовлен аккуратно и вполне однороден. Было ясно, что эта дверь чем-то отличается от других. И Янг очень тщательно выкрасил все двери, а текстуру их поверхности сделал совершенно одинаковой. Тем не менее крысы продолжали различать их. Тогда Янг подумал, что крысы, возможно, чувствуют запах пищи, и стал применять специальные химикаты для уничтожения запаха после каждого опыта. И все-таки крысы не ошибались. Тогда он решил, что крысы могут ориентироваться по огням и оборудованию лаборатории, как это делает человек. Он накрыл коридор крышкой, но крысы продолжали находить пищу. Наконец Янг решил, что крысы могут ориентироваться по звучанию пола, когда они бегут по нему. Он смог устранить его, только поместив свой коридор в песок. Так, перебирая одну за другой все возможные причины, он в конце концов смог перехитрить крыс и заставить их научиться искать пищу за третьей дверью. При нарушении любого из этих условий крысы начинали искать пищу там, где она была в предыдущий раз. Так вот, с научной точки зрения это блестящий эксперимент. Это эксперимент, который возвращает смысл экспериментам с крысами в лабиринте, поскольку он выявляет механизм, которым в действительности пользуются крысы, а не тот, которым они пользуются по нашему мнению. И это эксперимент, который точно отвечает на вопрос, какие условия вы должны соблюсти, чтобы быть аккуратным и контролировать всё в опытах с крысами в лабиринте. Я интересовался дальнейшей судьбой этого исследования. Ни в следующем, ни в дальнейших экспериментах на Янга никто никогда не ссылался. Никто не пытался ни помещать коридор в песок, ни применять другие меры предосторожности. Крыс продолжали гонять по-старому, не обращая внимания на великие открытия Янга и не ссылаясь на его работы, потому что он не открыл ничего нового о крысах. А он фактически открыл все, что надо знать, чтобы узнать что-то новое о крысах. Пренебрежение к экспериментам вроде этого -- типичная черта «грузокультовой» науки. Другим примером могут служить эксперименты по экстрасенсорному восприятию Райна и других. По мере того как другие критиковали их эксперименты -- а экстрасенсы и сами подвергали свои эксперименты критике, -- они улучшали свои методы, и наблюдаемые ими эффекты становились все меньше, меньше и меньше, пока постепенно не исчезли вообще. Все парапсихологи заняты поисками хоть какого-нибудь эксперимента, который может быть повторен, -- чтобы вы провели его снова и получили тот же результат, хотя бы статистически тот же. Они гоняют миллион крыс -- нет, на сей раз это люди, -- делают уйму вещей и получают некоторый статистический эффект. В следующий раз, когда они проделывают тот же опыт, они не получают ничего. И вот находится человек, который заявляет, что это чрезмерное требование -- ждать от опыта повторяемости. И это -- наука? Подавая в отставку с поста директора Института парапсихологии, этот человек говорит о новом учреждении. Инструктируя сотрудников, он заявляет, что им следует, в частности, добиться того, чтобы учились у них только те студенты, которые в достаточной степени доказали свою способность получать парапсихологические результаты, и не тратить времени на тех честолюбивых и заинтересованных студентов, которые получают только случайные результаты. Очень опасно проводить такую политику в образовании -- учить студентов получать только определенные результаты, а не учить ставить опыты, руководствуясь научной честностью. Так что у меня для вас только одно пожелание -- пускай вам повезет попасть туда, где ничто не помешает вам сохранять ту честность, о которой я говорил. Да будет у вас эта свобода.